Стреляющие камни - Страница 21

— Моя ошибка, товарищ капитан, — признался солдат. — Звали этого человека Ибадулла Садек. «Садек» значит «честный». Вот я и перевел, хотя этого делать не стоило: имя есть имя.

— Слушаю вас, уважаемый, — сказал Курков, вновь обращая взгляд к Мухаммаду Асефу.

Дукандор огладил бороду и повел рассказ дальше. Он говорил, чуть растягивая слова, будто помогал звукам летать плавно и делаться более выразительными.

— И поведали они нам, что в давние времена в этих краях стояла могучая крепость. Стояла грозно, пугая врагов неприступностью. Неустрашимая, она закрывала путь в наши земли тем, кто мечом силы старался завладеть богатствами труда. Не раз старый разбойник хан Даулет пытался взять крепость и открыть себе путь в наши земли. Однажды, в который уже раз, он собрал войско разбоя и повел его на штурм наших стен. И вышло не так, как хотел хан. Закинул он сеть на золотую рыбку победы и славы, а вытащил зеленую лягушку бесчестияи поражения. Только в мире все преходяще — и богатство, и разум, и сила. Беспечность побед и успехов губит самонадеянных. После поражения хана Даулета крепость стала прибежищем похвальбы и самолюбования. Военачальники тешили души свои пирами. Воины победы забросили мечи возмездия в сырые углы равнодушия. И воистину к таким случаям сказано: когда лев дряхлеет, его добычу забирает вонючий шакал. Рука судьбы закладывает ватой беспечности уши самонадеянных. Они не слышат даже колоколов предупреждения и готовят чаши пира в миг, когда надо вострить мечи сражения. Темной ночью сын хана Даулета Акбар — да будет проклято имя этого пожирателя трупов! — привел к стенам крепости отчаянные полки. Не было силы, которая могла бы сдержать напор жадности и злобы. Рухнули стены расслабленности. К утру твердыня была в руках нападавших. Мало того, руки грабежа потянулись дальше, в земли благоденствия. Так чему учит старая история? Она говорит, что лучше месяц бодрствовать и не спать в спокойстве души, чем однажды проснуться в сетях позорного поражения и воинского бесчестия.

— Слушай, Кадыржон, — сказал Курков, когда дукандор окончил рассказ. — Как ты думаешь, есть в его рассказе намек?

— Э, товарищ капитан, — ответил солдат, — на Востоке в каждом слове бывает намек. Глупец из пяти понимает один. Умный в трех словах угадывает смысл шести. А вот мудрец из пяти слов извлекает тот единственный смысл, который нужен ему.

— Постараюсь поступать как мудрец, — сказал капитан.

Разговор их с Мухаммадом Асефом оборвался внезапно. Из узкой улочки на тонконогом гнедом коне выехал всадник — молодой мужчина с черными большими усами и пышной прической. Одет он был непритязательно — в широкие шаровары, в белую рубаху, поверх которой носил красивый, расшитый узорами жилет. Увидев подъехавшего, дукандор вскочил и угодливо согнулся в приветственном поклоне.

— Мир вам, уважаемый Мансур Бехрам, — сказал он, прижимая руку к груди.

— О, Мансур, привет! — воскликнул Кадыржон и протянул руку всаднику. Тот ее пожал и лишь затем, легко вскинув тело, соскочил с коня.

— Мансур, — представился афганец, подходя к капитану, и протянул ему руку.

Курков с интересом смотрел на приехавшего. Среднего роста — метр семьдесят, не больше. Красивый профиль, гордый, уверенный взгляд. Рукопожатие резкое, твердое.

— Мансур — хороший волейболист, — сказал Кадыржон Куркову. — Иногда приходит к нам поиграть.

Афганец понял, улыбнулся и сказал, указывая пальцем себе на грудь:

— Валибал. Я.

— Кто он? — спросил Курков Кадыржона. — Чем занимается?

Солдат перевел вопрос Мансуру. Тот заговорил быстро, горячо. Курков уловил несколько раз повторенное слово «таджер».

— Он торговец, — перевел ответ Кадыржон. — Ездит по разным местам. Торгует. Сюда привозит товары дукандору Мухаммад Асефу.

— Таджер — это торговец? — спросил капитан.

— Так точно. Таджерат — торговля.

В это время афганец что-то сказал солдату. Тот выслушал, кивнул.

— Мансур спрашивает, кто вы есть. Можно, я отвечу?

— Почему «можно»? — удивился Курков. — Нужно. Мы ведь теперь будем жить рядом. Пусть знают своих соседей.

Кадыржон сказал несколько слов Мансуру. Тот выслушал, покачал головой, ответил.

— Что он? — спросил Курков.

— Говорит, ему жаль, что уехал капитан Макарчук. Говорит, хороший был командир.

— Спроси, Кадыржон, как у него идет торговля? Не опасно ему на дорогах? Ведь шалят душманы.

— Он говорит, — перевел солдат, — что торговля идет нормально. Ездить он не боится. В кишлаках его люди знают, в обиду не дают. Да и сам он за себя постоять может.

Словно демонстрируя свои боевые возможности, Мансур достал из-под жилетки оружие. То был старенький, видавший виды револьвер системы «наган» русского производства.

— Карош, — сказал Мансур и белозубо улыбнулся. Нагнувшись, он взял пустую бутылку из стоявшего рядом с верандой ящика. Подержал на ладони, понянчил, покачал, потом резко вскинул. Бутылка взлетела вверх дном. Мансур поднял наган, почти не целясь, нажал на спуск. Хлопнул выстрел. Над его головой светлыми искрами брызнули стекла. Бутылка с выбитым дном упала на кучу мусора.

— Карош? — спросил Мансур и опять засмеялся. Только глаза его оставались холодными, зоркими.

— Хорошо, — согласился капитан. — Хуб аст! А'ла!

Мансур протянул ему свой наган и взял из ящика еще одну бутылку. Показал, что собирается ее подбросить. Сказал ободряюще:

— Давай, давай, камандан!

Курков прекрасно понимал, что подобного рода штучки не просто высокая меткость, но и плод трюкачества. Надо уметь швырнуть бутылку так, чтобы донышко ее находилось в воздухе в положении, удобном для попадания. Коли так, то повторить фокус без специальных тренировок нет никаких шансов. Да и оружие ему предлагали чужое, незнакомое, непривычное. И он отрицательно покачал головой.